Кэти пристально смотрела на череп Дофра – на нем играли красноватые отблески огня.

– Простите, но… почему вы спрашиваете?

Дофр расстегнул воротник рубашки:

– Просветите меня… Ему хватило храбрости ею заняться?

– То есть…

– Он провел вскрытие, вынул органы, а потом зашил собственную мать, лежавшую на холодном металлическом столе? Это воспоминание его преследует? Или то, что мать держала от него в тайне ужасную правду, о которой так и не поведала сыну даже перед своей смертью?

– Но откуда вам это известно?

– Читал. Все это есть у него в книге, написано черным по белому.

Кэти обхватила руками колени:

– А я было подумала, что мы сможем нормально поговорить.

Артур улыбнулся. Ее замечание совершенно его не задело.

– Сам угадаю, – ответил он, подмигивая. – Кто ищет, тот всегда находит…

Молодая женщина взяла халат и накрылась им.

– Кстати, вы заметили днем черную птицу, которая сидела на колышке? – спросил Артур.

Кэти замялась. Стоило ли продолжать эту странную беседу?

– Да, она там сидела и смотрела на нас. Черный дрозд в своем чудесном зимнем оперении. Мы с Аделиной и Кларой покормили его хлебом. Почему вас так интересует эта птица?

– Вам о чем-нибудь говорит перо богини Маат?

– Начинаете с птицы, заканчиваете пером… Не перенапрягитесь, господин Дофр.

Он захохотал:

– Черт! Постараюсь!

Кэти почувствовала, как заныл висок.

– Я ничего не знаю о пере Маат. И не уверена, что хочу узнать. Может, поговорим лучше о фотоколлаже или макраме?

– Что, простите?

– Ничего. Шутка. Что там за перо Маат?

Артур уже не улыбался:

– Маат – египетская богиня истины, справедливости, закона и миропорядка, без которых мир не сможет продолжить свое существование. Маат охраняла Древний Египет, его процветание, она уничтожала хаос. В главе сто двадцать пятой Книги мертвых[14] есть слова о невинности, в ней говорится о всех плохих поступках, которые не одобряет Маат, об Исфет[15] и Зле…

Он рассказывал об этом с чувством глубокого восхищения. В его зрачках плясали красные отблески.

– Глава сто двадцать пятая, – громко сказала Кэти. – Палач-125… Вся эта история с пером что-то мне напоминает.

Старик подъехал к ней, его мохнатые седые брови нависали над глазницами.

– Сто двадцать пять – это еще и сто двадцать пять граммов плоти, которые Палач заставлял жен вырезать у своих мужей.

– Кошмар какой-то.

Артур немного помолчал и продолжил:

– Вернемся к нашим баранам. Перо Маат служило для того, чтобы взвесить сердце умершего. Равновесие давало праведнику право перейти в мир богов. Если сердце было слишком легким, значит в жизни этот человек мало что сделал и мог быть наказан. Если слишком тяжелым, значит человек грешил. Воровал, притеснял, богохульничал или лгал. Да, например, лгал…

Кэти вытерла выступивший пот. Щеки у нее горели.

– Извините, но… но тут ужасно жарко.

Она посмотрела на камин.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила она дрогнувшим голосом.

Она чувствовала, что Дофр наблюдает за ней.

– Я, как и Палач-125, хотел бы владеть пером Маат.

– Но… зачем?

– Видите ли, мне кажется, вернее, не кажется, я точно знаю: Аделина что-то от меня скрывает, кроме астмы, конечно… А я не переношу, когда рядом со мной находятся лжецы.

– Кроме астмы?

– Она неожиданно закрывается то в туалете, то в ванной. Не пьет крепких напитков. Думаю, чемодан, который она засунула на самый верх в моей комнате, набит ингаляторами… Знаете, маленькие людские хитрости быстро становятся явными. Нужно лишь просто понаблюдать.

– Я весь день проговорила с ней и… ничего не заметила. Вы, скорее всего, ошибаетесь.

– Не ошибаюсь.

Стало слышно, как потрескивает огонь.

– В таком случае у Аделины, видимо, есть причины на то, чтобы ничего не говорить, и это ее полное право. У каждого из нас свои скелеты в шкафу. Но вам, как я погляжу, до всего есть дело.

Он посмотрел прямо ей в глаза:

– Здесь мне дело есть до всего.

Кэти уже хотела подняться, чтобы прекратить этот разговор, но неожиданно вошла Аделина.

– Ну вот, помянешь черта… – прошептал Дофр и щелкнул пальцами. – Персик мой, налей нам по стаканчику, хорошо? Кэти, вам водки?

– Почему бы и нет? Расслаблюсь немного.

Аделина наполнила две рюмки. Артур мысленно раздевал ее взглядом.

– Аллергия на водку? – поддел он ее.

– Нет, мне просто от алкоголя плохо, – извинилась Аделина. – Предпочитаю апельсиновый сок.

Он легко провел рукой по ее спине.

– Вот мой огонь… Это кимоно тебе очень идет. Тебе нравится красный цвет, так?

– Ты выбрал что надо. Эта вещь… само совершенство.

Они чокнулись.

– Скажи, Кэти, музыка, которая на повторе играет в лаборатории, откуда она?

Кэти залпом выпила водку. «Аделина астматик…»

– Кэти?

– Да, извини, – ответила она, морщась. – «Девушка и смерть» Шуберта. Я столько раз слышала эту мелодию, что уже ненавижу этот струнный квартет. Самое ужасное – Давид забыл дома наушники. Боюсь, нам каждый вечер придется ее слушать.

– Да уж, как-то маньячно звучит!

– Это музыка для писателя, – вмешался Артур. – Он находит свой собственный ритм и мысли под звучание музыкальных инструментов. Как убийца, который проникается образом жизни своей жертвы, прежде чем перейти к действию.

– Сравнили тоже! – возмутилась Кэти.

Аделина села рядом с ней:

– Кстати, музыка навеяла… Когда я была маленькой, то всегда ставила кассету у себя в комнате. И когда делала домашнее задание, то на каждый предмет у меня была своя песня. Алгебру без «Хейди» вообще не могла закончить. Когда писала сочинение, то ставила «Заколдованную карусель» Поллюкса. А историю делала под «Капитана Флама». Удивительно, но иначе ничего не получалось. Такая как бы традиция была. Только что вспомнила. Неприятно вспоминать, м-да…